Эстетика как онтология Другого . В этих размышлениях речь пойдет о природе эстетического, а ближайшим образом об исходной двойственности эстетического опыта и, соответственно, эстетического анализа. Эстетический опыт в его целом мы рассматриваем в горизонте Другого (Иного) как ключевой проблемы философии. Если исходить из того, что философский разум призван удерживать в своем вопрошании и мышлении не физику, а мета-физику опыта, то поле опыта в области того, что мы познаем, чувствуем, чего желаем и во что верим, должно рассматриваться в философии с точки зрения мета-физических корней нашего познающего, эстетического, волевого и религиозного отношения к миру. Область мета-физики очерчивается данностью в нашем опыте “того, что само”, или – иначе – данностью абсолютно иного (Другого) как мета(квази)-предмета нашего познания, желания, чувства и веры. Рассмотрение эстетического опыта человека в горизонте Другого означает, что мы понимаем эстетику как отрасль онтологии . Эстетика есть описание встреч с Другим, поскольку они относятся к сфере чистого чувствования, а не познания, веры или воли . При таком понимании философии эстетика может быть определена как феноменология эстетического способа бытия человека в мире . Таким образом, предметом внимания “философии эстетического” (эстетики как дисциплины) выступают такого рода расположения, состояния, в которых человек имеет дело с данностью Другого в чувстве , с чувством Другого (Иного) . Следовательно, эстетическое имеет вполне определенные границы, задаваемые Другим как тем, “что” (“что” мы ставим в кавычки, ибо Другое не есть никакое “что”) мы чувствуем в тех ситуациях, когда чувство не ограничивается переживанием того, что дано нам как эмпирический предмет чувства (как “другое”).

Подытоживая сказанное, отметим, что не всякое чувство рассматривается нами как эстетическое, а только такое, которое отмечено данностью в нем Другого. Всякое чувство есть данность, но не всякое чувство есть данность Другого. “Эстетическое чувство”, “эстетическая данность” – это двойная данность: данность самого чувства и вместе с этой данностью данность в нем чего-то Другого, отличного от чувства (и чувствуемого) и вместе с тем неотделимого от него. Эстетическое – это особенное чувство, чувство, выделенное данностью в нем Другого, оно есть событие индивидуации чувствуемого – Другим. Мы хотим со всей определенностью подчеркнуть, что в этой статье “ эстетическое” употребляется в специфическом смысле , который отличен и от его понимания в качестве термина для обозначения прекрасных и возвышенных чувств и предметов (эстетика – наука о прекрасном), и от его понимания как чувственной (низшей) ступени познания (эстетика – раздел теории познания). В нашем понимании “эстетическое” далеко выходит за рамки “науки о прекрасном”, но при этом оно не должно быть отождествляемо с чувственным опытом как таковым ни в его гносеологической, ни в его онтологической трактовке. “Эстетическое” здесь есть чувственная данность, в которой присутствует Другое . Такое понимание эстетического не порывает с традицией (например, чувства прекрасного и возвышенного войдут в неклассическую эстетику как особенные чувства , как чувства, отмеченные печатью Другости) , но, удерживая с ней прочную связь, позволяет радикально трансформировать понимание эстетики как философской дисциплины, переосмыслить ее важнейшие категории и существенно расширить ее проблематику.

Эстетическая данность Другого проявляет себя как непроизвольная выделенность какого-то определенного предмета в подвижном потоке представлений, сменяющих друг друга в поле нашего восприятия. Причем это выделение не поддается рациональному объяснению, то есть оно по своей природе событийно. Оказаться в эстетической ситуации, – значит быть занятым чувством, которое несводимо ни к какому содержанию, ни к какой предметности как возможной причине чувства. Если остановку нашего внимания на предмете и сопровождающие эту остановку чувства удается свести к утилитарной, познавательной, этической или сакральной значимости предмета, то это свидетельствует о неэстетической природе данного расположения и данного чувства. Эстетическое чувство есть чувство, которое имеет основания своего выделения и дления в себе самом и не сводимо к данности предмета, сопровождающего это чувство. “В себе самом” – значит в Другом, поскольку только что-то абсолютно иное всему сущему “так-то и так-то” может сделать “что-то” самоценным предметом, чем-то таким, чье присутствие значимо само по себе. А эстетический предмет и эстетическое чувство как раз таковы.

Другое как эстетическое – всегда событийно, а событие – это длительность состояния, несводимая к тому, что было до нее и будет после нее, и о которой нельзя судить на основании “до” или (и) “после”, но лишь из самой длительности . Автономность эстетического события обеспечивается не тем, что оно “эстетическое”, а тем, что делает его событием: данностью Другого. Именно событийная выделенность эстетического расположения позволяет различить до-словность ощущения от до-словности эстетического чувства, то есть дает возможность отличать ощущение от эстетического чувства еще до его осознания и выражения в слове. Ощущение горечи или переживание красноты не может быть адекватно переведено в слово (дальтоник никогда не узнает, что такое красный цвет) и навсегда останется другим по отношению ко всем своим рационализациям в слове. Никакое рациональное знание о цветах не даст дальтонику знания красного и зеленого, то есть не позволит на деле распознать в красном – красное, а в зеленом – зеленое. Никакая рациональная презентация красного не может заменить присутствия красного в ощущении так же, как никакое рациональное описание эстетического чувства ветхого или прекрасного не может заменить живого переживания чего-то как ветхого или прекрасного. Различие в дословности любого ощущения и впечатления от эстетического восприятия лежит в событийности последнего. Вообще говоря, Другое присутствует в любом ощущении, в любом впечатлении, присутствует самой их данностью, осознаваемостью, но здесь оно скрыто моментальностью узнавания в горьком – горького, в красном – красного и как бы само собой разумеемости этой данности. Обычные, эстетически нейтральные ощущения, впечатления и чувства не останавливают на себе нашего внимания, мы проскакиваем “мимо”, “дальше”, так как в них мы не находим ничего особенного . Остановить поток представлений (эстетически) может лишь присутствие в одном из них чего-либо Другого (Иного), которое как особенное предмета вырывает нас из автоматического скольжения по вещам , “данным нам в ощущениях”. Другое в ощущении мы можем обнаружить лишь постфактум в плане философского размышления над предельными основаниями нашего опыта, в то время как эстетическое изначально конституируется в качестве Особенного, Другого .

Эстетика абсолютная и относительная . Данность в эстетическом чувстве Другого – это эффект эстетической бесконечности, который маркирует эстетическую ситуацию, указывая на присутствие в ней Другого (Иного). Но Другое присутствует по-разному: или относительно, или абсолютно. Другое дано относительно (условно), когда эстетическое “качество” предмета допускает его определение со стороны увеличения или уменьшения (“это высокий человек, а тот еще выше, это красивый цветок, а тот – еще красивее, это древний замок, а тот еще древнее”...), и оно дано абсолютно (безусловно), когда эстетическое “качество” предмета эстетического восприятия таково, что не допускает измерения по шкале интенсивности (прекрасное есть красивое вне всякого сравнения, возвышенное есть большое вне всякого сравнения, ветхое есть старое вне всякого сравнения). Иными словами, в рамках эстетики условной данности Другого мы имеем дело с потенциальной бесконечностью , то есть с таким модусом данности Другого, в котором его инаковость всему сущему хотя и явлена, но явлена не как актуальность его полного присутствия здесь и теперь , но как “обещание”, “намек” на Другое в его безусловной другости. Если же говорить об эстетике безусловно Другого , то в этой эстетической ситуации наше чувство как раз и характеризуется актуальным и полным присутствием Другого.

Таким образом, Другое может показывать себя или как условно Другое (как относительно Другое, как потенциально Другое), или как безусловно Другое (эффект “ни с чем несравнимости”). Оно дает нам или чувство сущего как чего-то (относительно) стремящегося к бесконечности и субстанциальности, или же чувство Бытия как актуальной бесконечности “в конечном”. И в том, и в другом случае мы получаем опыт само-чувствия , мы получаем возможность 1) прочувствовать свое “я” как относительно другое по отношению к эстетически относительно воспринятому Другому; 2) мы получаем возможность ощутить свое “я” как “Я”, пережить его погружение в “Я” (в стихию ноуменального “Я”) как Другого “мне” и в то же время исконно моего (моего Другого, моего иного “Я”). Данность “во мне” Другого (как “Я”) скоординирована, со-ответствует моему отношению к эмпирически “другому” как к абсолютно Другому, следовательно, соответствует моему отношению к нему как к “Ты”. В обоих случаях речь идет о переживании относительной или абсолютной субстанциальности (самости) как равно-распределенной для эстетического чувства, как бы повторенной на материале субъекта и объекта эстетического восприятия. В обоих случаях, хотя и по-разному (то “ собственно” , то “ несобственно” ) дает о себе знать само Другое как то, что не может быть отождествлено (как абсолютно другое, особенное, как событийная основа эстетического акта) ни с эмпирическим субъектом, ни с эмпирическим объектом эстетического восприятия.

Итак, Другое как квази-предметность эстетического чувства может присутствовать несобственно (как потенциально Другое) и собственно (как актуально Другое). Отсюда вытекает необходимость разделения эстетики как феноменологии эстетического опыта на эстетику условного и эстетику безусловного . Так, например, категории прекрасного, возвышенного и ветхого с нашей точки зрения должны быть поняты как важнейшие понятия эстетики безусловного , а категории красивого, высокого (большого) и старого (древнего) как понятия, принадлежащие к аналитическому инструментарию эстетики условного .

Позитивная и негативная эстетика . Мы различили эстетику безусловно (актуально) Другого и эстетику условно (потенциально) Другого. Но этого различения еще недостаточно для того, чтобы задать координаты для осознания нашего эстетического опыта во всей его полноте. Необходимо направить самое пристальное внимание на то, что можно назвать “позитивной” и “негативной” эстетикой, на само это различение, которое до сих пор остается на периферии философского внимания.

Если рассуждать формально, то нельзя не отметить, что об эстетическом опыте негативного речь шла уже очень давно. Категория безобразного появилась в философии никак не позже, чем категория прекрасного. Но положительное исследование безобразного развивалось очень медленно, или не развивалось вовсе. Не вдаваясь сейчас в детальный анализ историко-философского и историко-культурного феномена “избегания негативно-эстетического”, отметим лишь, что позитивно-эстетический опыт всеми культурами признавался ценным и заслуживающим внимания со стороны человека в отличие от негативного эстетического опыта, который постоянно вытесняется на периферию рефлексивных усилий интеллектуальной и художественной элиты .

Традиционные общества как таковые больше ориентированы на прошлое, чем на будущее, на сохранение данного природного и социального порядка, чем на становление, на авторитет “правильного”, традиционно признанного эстетического канона, на “что”, на “данность”, а не на поиски небывалого. Негативная же эстетика так или иначе базируется на де-стабилизирующем моменте “неопределенности” в эстетическом опыте, на опыте, не замкнутом на “что”. Возможно создание канона прекрасной формы, но канон безобразного, ужасного, тоскливого, жуткого – в принципе невозможен. Не случайно и то, что в прошлом интерес к негативной эстетике усиливался преимущественно в эпохи культурных кризисов и мучительных изменений привычных жизненных форм.

Итак, эстетический опыт Другого шире, чем опыт Бытия сущего и опыт сущего в горизонте его Бытия. Дело в том, что Другое в нашем чувстве – это не только (внутримирный) эффект мира как Целого (эффект его цельности или, используя хайдеггеровский термин, “мирности”), но и (внутримирный) эффект того, что можно назвать абсолютно Нецелым, хаотичным . Человек, как существо конечное и одновременно бес-конечное (“духовное”), всегда уже причастное Другому, мета-физическому плану, ограничен с двух “сторон”: и со стороны абсолютного бытия , и со стороны абсолютного небытия . Если попытаться мыслить первое начало, исток чего-либо существующего как существующего (а не как “такого-то-вот” существа), то мы упремся в положительное Ничто (Бытие как горизонт сущего), если же мыслить “нижний” предел существования всех вещей, “нижнюю” границу сущего как такового, то мы натолкнемся на отрицательное Ничто (не-бытие сущего). Но две эти предельные онтологические возможности сущего (возможность Бытия и Небытия) мы обнаруживаем не только в качестве пределов нашего мышления и бытия в мире, но и в качестве пределов нашего эстетического опыта как опыта Другого. Абсолютное бытие (или: положительное Ничто) и абсолютное небытие (или: отрицательное Ничто) есть метафизические пределы возможности эстетического опыта, возможности как таковые, и есть, следовательно, две основные формы эстетической данности Другого человеку как представителю всего сущего (тому, кто “все” пред-ставляет, способен “все” представить).

Анализ эстетического опыта показывает, что Другое действительно испытывается нами в формах, дающих возможность прочувствовать и положительный и отрицательный полюс существования, поскольку очевидно, что, например, опыт прекрасного и опыт безобразного – это два радикально различных по своему экзистенциальному “качеству” опыта. Лежащая в основе любого эстетического опыта встреча с Другим как Бытием и с Другим как Небытием эмоционально и ценностно неоднородно окрашивает наши эстетические переживания, в частности, те чувства, которые мы называем чувствами прекрасного и безобразного. И опыт прекрасного, и опыт безобразного имеют в качестве внешнего референта, в качестве предмета созерцания некоторую определенную, легко обозримую чувственную форму с той однако “маленькой” разницей, что от прекрасной формы нам “глаз нельзя отвести”, а на безобразную мы “не можем смотреть без содрогания”. Однако опыт безобразного, мерзостного, ужасного не менее (экзистенциально-эстетически) значим и примечателен, чем опыт прекрасного, ветхого, возвышенного, хотя классическая эстетика такого рода опыт почти “не замечала”, поскольку она была изначально ориентирована эссенциалистски и в качестве эстетического принимала только опыт, в котором: 1) “чтойность” вещи в ее чувственной данности возгонялась до безусловной положительности (до вечности, до абсолютного бытия, до идеи); 2) дисгармоничное и хаотичное, безмерное в жизненном явлении умирялось, духовно преодолевалось человеком. Первая эстетическая ситуация – это ситуация “прекрасного”, вторая – “возвышенного” как чувства конечного торжества абсолютного, гармонизирующего и державного начала над тяготеющей к хаосу душевной и природной данностью. Для классической эстетики значимо только то, что вызывает в человеке (в случае с возвышенным – не “сразу”, а лишь “в конечном итоге”) чувство удовольствия, все же, что вызывает эстетическое неудовольствие, часто просто не принимается во внимание в качестве эстетически значимого и действенного.

Такое невнимание по отношению к эмоционально-негативному эстетическому опыту задавалось помимо всего прочего (если говорить о новоевропейской философии) ориентацией послекантовской эстетики на опыт искусства как мерила и критерия отделения эстетического от неэстетического. Можно сказать, что посткантовская философская эстетика руководствовалась следующей интуицией: эстетичны только те чувства, которые вызываются “произведениями изящных искусств” как общий, суммарный эффект от их восприятия. Причем такое положение характерно даже для трудов тех мыслителей, которые сознательно выдвигали на первый план не опыт искусства, а эстетическое восприятие как таковое и уже от него шли к осмыслению искусства, так как и они неосознанно исходили в своем анализе эмпирических и (или) трансцендентальных оснований эстетического из такого его понимания, которое было уже предпослано опытом “художественного” (эстетического-в-искусстве).

Речь, конечно, идет не о том, что искусство ничего не говорит о “безобразном”, “мерзком” или “ужасном” (оно говорило и говорит обо всем этом), но законы искусства таковы, что общий эстетический эффект от него должен быть эмоционально и экзистенциально положительным , так что из-ображение “безобразного”, “мерзкого”, “ужасного” не может быть энтелехией, внутренним принципом построения художественного произведения как целого (во всяком случае для классического искусства) . “Безобразное”, “мерзкое”, “ужасное” (и т. п.) не есть то итоговое эстетическое переживание-событие, в котором результируется эстетический эффект от восприятия художественного произведения, но всегда – лишь момент в общей экономии его переживания и в достижении чувства прекрасного или возвышенного как позитивных эстетических чувств, которые “снимают” эмоциональное напряжение, “отрицательные эмоции” в позитивном эффекте от художественной композиции в ее целостности. Одним словом, художественный эффект как эффект, производимый общением с произведением искусства, всегда предполагает “катарсис”, “очищение чувств”, а катарсис возможен лишь тогда, когда мы имеем дело с эстетикой Другого как Бытия, то есть, когда сущее эстетически-положительно пре-ображено, а не о-без-ображено Другим (в эстетике Другого как Небытия).

Катарсическая, положительная эстетика Бытия всегда создает и удерживает дистанцию между мной и вещью (вещь, запечатлевшая в себе Бытие, уже не просто вещь, а вещь как микрокосм, “мир”, вещь как точка пересечения материального и идеального, наглядного и ненаглядного), утверждает меня как меня, а вещь как вещь, и именно благодаря этому глубинно увязывает воедино “меня” и “мир” без взаимного растворения “я” – в вещи (“мире”), а вещи (“мира”) – в “я”. Так происходит потому, что эстетическое “я” обнаруживает в себе “мир” (то есть Бытие, ведь именно присутствие Другого как Бытия делает созерцаемую вещь “целым миром”), а “у-миро-творенная” вещь открывает-ся как “я”, как “другое я”, “друг”, “ты”. Между мной и миром (вещью, вещами) устанавливаются отношения общения, со-бытия, то есть со-стояние некоторой онтологической равно-весности (этот странный онтологический “вес”!). То, что принято называть “внешним миром”, и то, что обычно именуют “внутренним миром”, в рамках эстетического со-бытия оказывается двумя началами как никогда самостоятельными, субстанциальными и в то же время со-единенными. И “я”, и “вещь” – мы вместе со-стоим в Бытии , которое одновременно и разделяет нас, и сближает. Опыт Другого как Бытия со-единяет через предельное уединение субъекта и объекта, “я” и “вещи”. И “я”, и “вещь” сохраняют себя как об-особленные существа, и в то же время “в Бытии” они оказываются со-единенными в своей доведенной Бытием до абсолютного предела раздельности двух субстанций. Со-бытие “я” и “ вещи” потому и оказывается чем-то нераздельным и неслиянным, что Другое как Бытие присутствует
(... тогда, когда присутствует) и на стороне “я”, и на стороне “вещи”. Дистанция, имеющаяся между эстетическим субъектом и эстетическим объектом в положительной эстетике Другого, позволяет говорить в границах этой формы эстетического опыта об эстетическом созерцании .

В противоположность этой положительной эстетике отрицательная, “ без-образная” эстетика связана, напротив, со стиранием границы между мной и вещью (вещами), с ощущением угрозы моему “я”, которое грозит поглотить некая темная бездна, разверзшаяся предо мной: я не только ощущаю тут угрозу своему существованию, я эстетически переживаю действие на меня, на воспринимаемые мной вещи Другого как Небытия. Эстетически явившееся Небытие может быть уподоблено такому странному физическому объекту как “черная дыра”: Небытие незримо (видимы, ощутимы лишь вещи, которые как сущие вещи не есть небытие), но его приход, само его присутствие затягивает в свою одновременно и пугающую, и манящую, магически завораживающую “темноту” и вещи, и души.

Небытие как первоначало гасит все различия, Бытие же как начало сущего есть чистое Различие, то, что делает вещи различимыми, сущими, существующими. В рамках эстетического отношении я – вещь (мир) эстетика Бытия радикализирует эту дистанцию, доводит ее до уровня безусловной, абсолютной дистанции и тем утверждает различие “я” и “мира”, в то время как эстетика Небытия устраняет дистанцию между “я” и “миром”(мной и воспринимаемыми мной вещами), устраняет различие между “я” и “миром”, то есть покушается “отнять” у испытуемого хаосом его лицо, его “я”, его субстанциальность, его существование, “сливая в одно” “я” и “не-я”. Этот “слив” означает ничто иное как захват души “неразличимым” (чистым неразличием), тем, что отнимает у нее способность (возможность) различать, относиться, мыслить, избирать, тем, что, следовательно, превращает человека в “только сущее”, “только физическое” существо, так сказать “сводит” его “с” “ума” . Если катарсическая реакция на явление Другого как Бытия вводит “я” в “Я” (актуализирует “Я” в “я”), а вещь (“одну из” вещей мира) в Мир (выявляет в мире его мирность), то в эстетической реакции на явленность Другого как Небытия происходит как бы падение “я” в “не-я”, а “вещи” в “хаос”. В границах негативной эстетики Другого мы должны говорить уже не об эстетическом созерцании, а об эстетической вовлеченности в Другое как Небытие.

Таким образом, эстетическое переживание, эстетический опыт, вопреки давней традиции, должны рассматриваться и описываться во всей их полноте, а это значит, что “область эстетического” (область онтологической эстетики) должна включать в себя не только испытание Другого как истока космичности (мирности) мира, но и Другого как бездны, лежащей в основании мира, Другого как эмпирически непреодолимой хаотичности, незримо “шевелящейся” под светлыми образами сущего, и в любой момент готовой зримо “показать себя”, открыться человеку своим жутким зиянием. Мы полагаем, что только разрыв с фактическим отождествлением эстетики с философией искусства, только широкий онтолого-эстетический подход к рассмотрению эстетических феноменов, только пристальное внимание к тем позитивным и негативным сферам эстетического бытия, которые до сих пор находились в тени “прекрасного и возвышенного”, позволят эстетике преодолеть затяжной кризис и вновь стать эстетикой философской.